Казанская труппа стала почетным гостем Международного фестиваля стран СНГ и Балтии «Встречи в России».

В Санкт-Петербургском театре «Балтийский дом» с оглушительным успехом прошел спектакль Русского драматического театра им. В. Качалова «Безумный день, или Женитьба Фигаро». Одну из своих брендовых постановок казанский театр показал на Международном фестивале стран СНГ и Балтии «Встречи в России», рассказала пресс-секретарь театра Мария Дернова.

«Качаловцы стали почетными гостями этого театрального форума, и бессмертная комедия Бомарше в постановке Александра Славутского была принята продолжительными овациями и криками "браво". Сегодня качаловцы покидают город на Неве и уже в субботу на малой сцене своего театра представят поэтический проект "Зимний трамвай", премьера которого 4 марта вызвала широкий резонанс», – напомнила она.

Музыкальная комедия по пьесе французского драматурга Пьера-Огюстена Бомарше в арсенале казанского театра с 2015 года. В трехчасовой постановке режиссер рассказывает зрителю о необходимости человека отстаивать право на счастье в безумном и одновременно прекрасном мире. На пути к своему счастью главный герой пьесы Фигаро проживает по-настоящему безумный день, в котором радостное ожидание предстоящей свадьбы сменяется сомнениями в верности возлюбленной, предательством покровителя и необходимостью бороться за право любить и быть любимым.

Юбилей Вадима Кешнера отметили вчера на большой сцене БДТ им. В.И. Качалова при аншлаге. Кажется, все завзятые театралы города сочли своим долгом поздравить любимого актера, который к концу трехчасового вечера утопал в цветах.

«Вы — посланник рая»

Предание гласит, что в дни весеннего солнцеворота рождаются посланники рая. Эта мысль прозвучала вчера на юбилейном вечере народного артиста РТ и РФ, актера Качаловского театра Вадима Кешнера. А Вадим Валентинович родился аккурат в один из этих дней — 22 марта, и день в день вчера в театре отметили его юбилей.

Вечер проходил в переполненном зале, где над зрительскими креслами стояло облако цветочного аромата — в руках у благодарных зрителей было множество букетов. Коллеги Кешнера придумали красивое действо: на сцене медленно танцевали актеры в костюмах из «Пиковой дамы», а ведущие вечера — Светлана Романова и Михаил Галицкий — поэтично рассказывали биографию юбиляра.

А в ней много, если говорить на церковном языке, «промыслительных» моментов. Дед, Александр Федорович Кешнер, держал на Большой Проломной, ныне Баумана, аптекарский магазин. Здесь можно было купить не только лекарства, но и французские духи модных марок, и елочные игрушки, пасхальные яйца, бутылочку хорошего вина и даже букетик фиалок. Что и делали мечтательные казанские барышни.

И вот уже много лет внук Александра Кешнера, Вадим, ходит в театр мимо здания, где располагался аптекарский магазин. Но это еще не все! Александр Федорович не был чужд театру. Например, был в числе организаторов спектакля «Цена жизни» на сцене городского театра, и потом даже говорил приветственное слово на обеде в честь актеров. Среди участников спектакля был молодой актер Василий Качалов. И через полвека после этого события Вадим Кешнер стал актером театра, носящего имя Качалова.

Кстати, Кешнер прослужил в Качаловском театре 59 лет, это единственный театр в его жизни. Через год у него и актрисы театра Ирины Чернавиной еще один юбилей — 60 лет как они выходят на сцену Качаловского. За эти годы Кешнер сыграл около двухсот ролей. Многие из поздравлявших часто упоминали слово «эпоха». Да, Вадим Кешнер — действительно эпоха в истории Качаловского театра.

В день юбилея его труд достойно оценило правительство республики: за доблестный труд Вадим Валентинович награжден медалью, указ о награждении подписал президент РТ Рустам Минниханов, а спикер парламента Фарид Мухаметшин вручил актеру благодарственное письмо. Первый президент Татарстана Минтимер Шаймиев прислал поздравительный адрес и пошутил, сказав, что хорошо лично присутствовать на своем 80-летии.

«Казани нужен Кешнер»

Официальные поздравления заняли небольшую часть вечера, а львиная его доля пришлась на поздравления неофициозные. Те, кто не мог, прислали видеообращения. С экрана Вадима Валентиновича поздравила его ученица Чулпан Хаматова, назвав самым необходимым. Давний друг — режиссер и политик Станислав Говорухин, вертя в руках свою традиционную трубку, пожелал Кешнеру не бояться возраста и понять, что в нем есть «пятьдесят оттенков хорошего». Константин Хабенский нашел для юбиляра теплые слова, назвав его своим учителем. Стоит пояснить, что Вадим Кешнер уже пять лет преподает в казанской школе Хабенского.

Ансамбль «Симха» спел специально сочиненную для юбиляра песню на мотив «Тум балалайка», а руководитель ансамбля Эдуард Туманский прочел стихи, которые для юбиляра сочинил актер, режиссер и бард Борис Львович, живущий ныне в Москве. Львович отметил, что Качалов-то проработал в Казани всего три года, а вот Кешнер — почти 60 лет.

Трогательный номер подготовили актеры кукольного театра: на сцену вышли два мима, подарившие Кешнеру явно волшебный серебряный зонтик, осыпав новорожденного таким же серебряным конфетти.

Главный режиссер и председатель СТД Фарид Бикчантаев пришел поздравить юбиляра вместе с мамой — актрисой Камаловского театра Наилей Гараевой. Бикчантаев поздравил Кешнера от себя и передал поздравительный адрес от председателя СТД РФ Александра Калягина. А Наиля Гараева просто крепко обняла Вадима Валентиновича. Когда-то они вместе учились в этих стенах в студии при Качаловском театре. От всего выпуска их осталось трое — Вадим Кешнер, Наиля Гараева и Ирина Чернавина.

Оригинальный подарок вручила Кешнеру пресс-секретарь филармонии Зимфира Гильмутдинова — это была фотография из архива. На ней — молодые Вадим Кешнер, Юнона Карева и дирижер Натан Рахлин. Фото сделано во время музыкально-литературного спектакля «Жизнь для вечности», где юбиляр играл Чайковского.

Вечер длился три часа, и публика отбила все ладони, аплодируя очередному поздравлению. Юбиляр то и дело вскакивал с кресла, куда раз за разом усаживала ведущая Светлана Романова. Было душевно, весело и искренне. Удивительно, но не было пустых речей и неискренних комплиментов.

Не испортили общую картину не очень хорошего тона «цыгане» из казанского ТЮЗа и странного вида гражданка, которая, выйдя с главным редактором журнала «Казань» Юрием Балашовым, неожиданно начала рассказывать собственную биографию и делала это так скучно и долго, что ее буквально чуть не увели со сцены. Но эти мелочи не испортили праздника.

А праздник был, была гора цветов, очаровательная внучка юбиляра, вышедшая на сцену поздравить дедушку, чудесные ребята из школы Хабенского и театрального училища, просто друзья и поклонники, повторявшие, что Казани нужен Кешнер. И в финале на сцену вышла вся труппа с цветами, а Вадим Кешнер, которого подвел к микрофону художественный руководитель театра Александр Славутский, обратился к залу: «Я хочу поблагодарить судьбу, что я сохранился в стенах этого театра. Я бесконечно благодарен всем режиссерам, с которыми работал, всем партнерам, я бесконечно благодарен зрителям, для которых я всю жизнь служил». И прочитал строки Пушкина о том, что «служенье муз не терпит суеты».

И глядя на прекрасно выглядящего, стройного и элегантного юбиляра, понимаешь, что 80 лет — это всего лишь цифра в паспорте, и больше ничего. Человек жив и интересен, нужен людям, пока есть жар молодой души и живая совесть.

Сегодня в Большом русском драматическом театре имени В.И. Качалова – юбилейный вечер народного артиста России Вадима Кешнера. Накануне его торжественного чествования «Казанский репортер» побеседовал с актером о детстве и семье, первых шагах в профессии и волнении перед выходом на сцену, о Юноне Каревой и соперничестве в театре.

– «Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль». Так сказал один из ваших персонажей – великий английский драматург Уильям Шекспир. А когда вы ощутили себя актером?

– Очень рано. В девять лет я уже взбирался на стул и изображал героиню Любови Орловой из «Цирка»: «Диги-диги-ду, диги-диги-ду! Я из пушки в небо уйду». Собственно, я с детства был артистом. Потом играл в дворовых спектаклях. Я был тогда уже школьником, в седьмом классе, кажется, учился. Мой брат Алексей, который был на четыре года старше меня, поставил «Пиковую даму», в которой сам играл Графиню, а я Лизу. У меня до переходного возраста был очень высокий певческий голос – колоратурное сопрано. И все персонажи говорили, а я пел, страдая: «Уж полночь близится, а Германа все нет, все нет». А Германа, кстати, играла девочка. Режиссер был новатор. Мы надергали из матраса конский волос, сделали парики, и играли для жителей нашего Чеховского тупика, Первой Малой и Второй Малой улиц. В афише еще значились пушкинская «Барышня-крестьянка» и чеховский «Медведь». Но чем дольше мы играли спектакль, тем мы играли его хуже. Запал кончался, а мастерства не было.

– У вас, похоже, было веселое детство…

– Меня угораздило родиться в 1937 году. Я был пятым ребенком у своих родителей. Трое первых – умерли в младенчестве. А мы со старшим братом выжили… Родился я в интернациональной семье: папа Валентин Александрович Кешнер был немец, бабушка Луиза Вильгельмина Каролина Тереза Йенсен была датчанка, а с маминой стороны – русские корни, дедушка Гавриил Федорович и бабушка Степанида Ивановна Тихоновы. Только один раз мама сказал отцу: «Ну и дурак!», когда он показал ей свой новый паспорт, в котором в графе «национальность» значилось: немец. В 1939 году в СССР прилетал ослепительный Риббентроп, «делалась» дружба советского и немецкого народов, и голос крови (но никак не здравого смысла) отцу подсказал: все будет теперь прекрасно и нужно восстановить правду происхождения. Это стоило ему жизни. Двадцать третьего октября 1941 года прямо на улице Профсоюзной арестовывают человека, глубоко порядочного, прошедшего всю финскую войну, и на тот момент являющегося заведующим торговым отделом аптекоуправления Казани и Татарии.

Последнее письмо, пришедшее от отца из Сибири, датировано пятнадцатым января 1943 года, за шесть дней до смерти: «Вы пошлете документы, что я русский, и меня не будут считать за проклятого немца». Как он ушел в свои тридцать семь лет, знает только он и Бог. Свидетелей нет. И не может быть. Все мертвы. Документов тоже нет, кроме свидетельства о смерти с датой 21 января 1943 года, с причиной смерти – асфиксия, по медицине – удушие. Повесился? Или просто – придушили?.. На улице – на нашей незабвенной – нас часто дразнили фашистами. Однако в школе уважали и любили… Не все, но многие… Непростое было детство…

– Но несмотря на все это, вы любите цитировать строки из пьесы «Всего тринадцать месяцев» Юрия Дынова: «Россия – странная страна. В ней даже жить порой геройство. При всех властителях она устроенное неустройство. Россия – край метаморфозы, где все одна связала нить, где шутка порождает грозы, чтоб грозы в шутку превратить. Но я люблю ее и нет любви иной»…

– Я верующий человек. Мне Бог заповедал прощать всех. Есть замечательная молитва – «Дай, Боже, мне перенести тяготы наступающего дня и все события в течение его». Пока Бог дает.

– Ну, хорошо, а юность? Ваша мечта сбылась: вы на сцене, вы – артист.

– 1955 год. Мне – восемнадцать. Поступаю в Ленинградский театральный институт. Берут двадцать восемь человек. Желающих учиться – полторы тысячи. Я в списке поступивших. Тридцатого августа прихожу узнать расписание и... Москва утвердила курс из двадцати пяти человек, нас, трех иногородних, вычеркнули из числа студентов. На следующий год аналогичная история в Москве. Тогда я решил – все, кончилась моя карьера актерская. И поступил на историко-филологический факультет в Казанский государственный университет по специальности «русский язык и литература». Но вдруг в 1958 году открывается студия при театре имени Качалова. Дома я ничего не говорю. Отношу туда тайком копии документов. В приемной комиссии – Елена Ефимовна Жилина, Николай Иванович Якушенко, Александр Дмитриевич Гусев, Евгений Александрович Простов, Энвер Меджидович Бейбутов – тогдашний главный режиссер театра и руководитель студии. Я дошел до третьего тура. Что смог – все выдал. Стою. И тут Елена Ефимовна – некоронованная королева Качаловского театра, ее слово решало все – тихо говорит: «Скажите, Кешнер, это не ваш был на Проломной аптекарский магазин?» – «Да, наш» – «Хороший был магазин». И меня взяли. А из университета я ушел после третьего курса.

– Ну, дальше-то все как в сказке? Алексей Максимов в «Коллегах», Александр Пушкин в спектакле «Всего тринадцать месяцев», Александр Адуев в «Обыкновенной истории», Уильям Шекспир в «Быть или не быть?», Петр Чайковский в «Жизнь для вечности», Каренин в «Живом трупе», профессор Преображенский в «Собачьем сердце», Хамперт в «Лолите»…

– А еще гном Воскресенье в «Белоснежке и семи гномах», Баба Яга в «Двух кленах», бесчисленные Деды Морозы на новогодних елках. Я, кстати, наслаждался ролью Бабы Яги. Это один из самых светлых образов, которые я когда-либо играл. И Дедом Морозом меня называли лучшим в республике. Но, знаете ли, не все так гладко, как в словарях да справочниках. Приходилось отстаивать свое право почти на каждую роль.

– Вы о соперничестве за роли со своим сокурсником по студии Юрием Федотовым? Вы ведь совершенно разные по индивидуальным данным. И вдруг такие баталии за Бориса в «Ленинградском проспекте», Владика в «Ста четырех страницах про любовь», Леонидика в «Моем бедном Марате»…

– 1968 год. «Обыкновенную историю» ставит Семен Ярмолинец. Делается распределение ролей. Назначают его, меня «пристегивают». С ним репетируют, я сижу в зале. Если остается время, пробегают сцену со мной. Если нет времени, то смотрю как готовится он. Потом выясняется, что Федотов куда-то там уезжает на гастроли. Главный режиссер театра Наум Юрьевич Орлов дает указание: «Репетируйте только с Кешнером». Ярмолинец заявляет: «Мне Кешнер не нужен», и просит отложить сроки премьеры. Орлов категорически против: премьерой «Обыкновенной истории» планировалось открывать сезон. Между ними разгорается борьба. До выпуска остается десять дней. Наум Юрьевич берет все в свои руки. Наступает время генерального прогона, меня отправляют на три дня на гастроли по республике. Теперь все должен решить худсовет. И Федотов, который тоже был на этом худсовете, говорит: «Видите, как хорошо получается. А премьеру я сам отыграю».

Это был первый удар ножом в спину от друга. Премьеру, конечно, играл я. Нервная система была взвинчена, в первой же картине я выскочил на сцену – весь сгусток энергии. И гром аплодисментов.

1970 год. «Всего 13 месяцев» Юрия Дынова. И опять та же история. Режиссер Соловьев на роль Пушкина назначил Кешнера и Федотова, рассчитывая больше на последнего. Это пьеса в стихах про южную ссылку поэта, когда ему было всего двадцать четыре года. Репетирую в оставшееся после Федотова время.

На генеральный прогон с Федотовым приезжает автор пьесы. И выносит приговор: «Я снимаю свое имя с афиши». Но ему сказали, что на следующий день играет другой исполнитель. И перед моим прогоном ко мне в гримерку зашел режиссер и попросил: «Вадим Валентинович, вы все понимаете, сработайте нормально».

После первого акта ко мне прибегает наш главный художник Эрнст Брунович Гельмс и говорит: «Автор в восторге от вас!» Вместо того, чтобы обрадоваться, я пугаюсь, что второй акт так не сыграю. После второго акта – опять Гельмс: «Я еле сдержал автора, чтоб он на сцену не выскочил». Единственное замечание, которое мне после спектакля делает режиссер: в одном кусочке выбросить все эмоции. А из прохода в это время на меня несется экзальтированный автор и в полный голос: «Другого Пушкина быть не может». А второй исполнитель сидит в зале… Вечерний спектакль, уже на зрителя, доверили играть мне. Но так, как я играл на сдаче, я потом долго уже не играл.


1976 год. «Быть или не быть» Уильяма Гибсона. Ставит Владимир Портнов. Роль молодого Шекспира отдает Федотову. Меня спрашивает: «Хотите играть во втором составе?» Когда на конкретного актера ставят, то это восемьдесят процентов успеха. Поэтому я решил подумать. Пошел к Вадиму Остропольскому. «Что тут думать, идиот? Беги и соглашайся». Начались репетиции. Портнов час, два, три репетирует с Федотовым. Потом говорит: «Все, кончился кислород. Вадим Валентинович, пройдите на сцену минут на десять». Не буду перечислять все эти мученические репетиции, но в итоге – меня опять посылают на краткосрочные гастроли. Я возвращаюсь к сдаче спектакля. У меня есть такое качество, я никогда не завидую, если партнер играет лучше меня, я радуюсь за партнера. Но мне этот спектакль не нравится. Едем с театром на гастроли в Гомель и Минск. Первый спектакль играет Федотов, второй – я. У меня перед спектаклем – три короткие репетиции, вот все, что я получил. Не буду углубляться в подробности, но в Минске нашу очередность поменяли, и я играл первый спектакль. Это бывает крайне редко. И с тех пор я остался один на роли Уилла.
– В своих интервью вы часто рассказываете подобные истории. Иногда, не называя имен…

– Я всю жизнь пытался говорить правду.

– Не трудно?

– А жизнь, это что, легко? Это каждый день выстаивание, преодоление, выдерживание.


– «Жизнь имеет только тогда прелесть, когда состоит из чередования радостей и горя, из борьбы добра со злом, из света и тени, словом, из разнообразия в единстве», – говорит Чайковский в спектакле Юрия Осноса «Жизнь для вечности», который вы играли вместе с Юноной Ильиничной Каревой около сорока лет.

– Если бы не было Юноны, то и не появилась бы эта постановка, и не было бы в ней меня. Вообще, Юнона – это отдельная страница в моей жизни и в человеческом плане, и в творческом. А началось все с тогдашнего директора нашей филармонии Михаила Григорьевича Первина. Юнона ездила с ним на фестиваль татарского искусства. В вагоне поезда, проходя мимо ее купе, он дал ей папку: почитай. Это была переписка Чайковского с фон Мекк – двадцать два письма. А потом Юнона меня так закрутила... В общем, проделала со мной то же самое, что и фон Мекк с Чайковским. Юнона была великим педагогом, гениальным. Мы вместе с ней сорок два года преподавали в театральном училище, у нас сотни учеников. Я считаю, что училище должно носить ее имя. Кстати, эту идею поддерживают Чулпан Хаматова и Константин Хабенский.

– Пару дней назад у вас состоялся творческий вечер, где вы очень тепло вспоминали Юнону Ильиничну… У кого родилась идея такой формы общения со зрителем?

– Это такой проект, стартовавший еще в прошлом году. Называется «Встречи в Качаловском. Диалоги о театре». И посвящен он 225-летнему юбилею театра. А тут еще и мой юбилей. Волновался. Еле дождался начала. Боялся, что перегорю.

– Вы шесть десятков лет выходите на эту сцену, и все еще волнуетесь?

– Как сказала Алиса Бруновна Фрейндлих, надо всерьез начать волноваться тогда, когда перестаешь волноваться перед встречей со зрителем.

– А сегодня?

– А сегодня я ничего не буду делать. Я сяду в уголочке и буду слушать какой я хороший.

– И про то, что жизнь все-таки удалась?

– Если я за свою жизнь сыграл пять-шесть этапных ролей, то считаю, что я счастливый человек. Да, были простои, были годы, когда я почти ничего не играл. Тогда я переходил в самодеятельность, занимался поэзией, делился опытом со студентами. И находил свое счастье там. Он был не прост, порой тернист, но тем не менее – это был мой путь.

«Весь мир — театр» — знаменитая шекспировская фраза наполняется новым смыслом в соседстве со скелетом в кроваво-красной короне, взирающем с козырька сцены на зрителя. Визуальный образ рифмуется со словами современника Шекспира — Уолтера Рэли, приведенными в программке:

Что жизнь? Мистерия людских страстей,
Любой из нас природный лицедей.
У матери в утробе мы украдкой
Рядимся в плоть для этой пьесы краткой.
А небеса придирчиво следят:
Где ложный жест, где слово невпопад,
Пока могила ждет развязки в драме,
Чтоб опустить свой занавес над нами.
Все в нас актерство — до последних поз!
И только умираем мы всерьез.

«Смерть гнусная, твое подобье мерзко!» — скажет возвращающийся с охоты Лорд, указывая одновременно и на едва заметно покачивающий нижней конечностью остов человека, и на лежащего на просцениуме мертвецки пьяного Кристофера Слая.

Илья Славутский в роли сначала Лорда, а затем Петруччо выражает одну тему — скучающего аристократа, азартно ныряющего в омут различных авантюр. Под стать сеньору и слуги — отборные повесы. Главное достижение режиссуры Коняева — динамика и ювелирная точность, чему немало способствует творческая спаянность труппы. Слуги Петруччо — «ансамбль в ансамбле». Слаженно, словно речь идет о пальцах одной руки, работают обезличенные темными очками и одинаковыми костюмами «ми-парти»: Антон Качалов, Максим Кудряшов, Ирек Хафизов, Артур Шайхутдинов, Виктор Шестаков. Понимая хозяина с полуслова, они весьма не бережно переворачивают бедолагу Слая, вызывая у того приступ рвоты. Лорд лишь морщится и, прижимая к носу платок, приказывает: «Башку его вонючую промойте…»

Плебейского происхождения Слая (Марат Голубев), проснувшегося на роскошном диване Честерфилд, не скрадывает даже кружевная сорочка до щиколоток. Ее полы он подхватывает между ног, в виде штанишек. Предваряя каждое желание своего господина, слуги сажают нувориша на ночной горшок. Чуть позже его содержимое разгневанный излишней настойчивостью гостей Гортензио выплеснет на слуг Петруччо. Вполне в итальянских традициях! А пока, аккомпанируя себе на духовых и ударных инструментах, слуги поют: «Лорд, лорд, лорд! Ты пойми: ты не кто иной, как лорд, лорд, лорд…»

Впрочем, плут быстро понимает привилегии своего нового положения и требует к себе «красавицу-жену». Мадам (Александр Малинин) — это бородатый мужик «а ля Кончита Вурст» — выкатывается из-за кулис колесом. Контраст между чудаковатым Слаем и мужеподобным шутом создает атмосферу площадного театра, предваряет обилие комических типажей.

Бродячие комедианты не просто сыграют спектакль, но станут частью метаморфоз, очевидных к финалу. Актриса (Эльза Фардеева) в костюме ангела с белокурыми локонами сыграет Бьянку, девицу с обманчивой внешностью. Словно доказывая, что самые страшные ведьмы прячутся под личиной тихонь, она за спиной отца успевает строить глазки каждому из женихов, что объясняет их нетерпение не только соперничеством, жаждой лакомого кусочка от богатого пирога ее отца, но и вожделением. Не случайно Транио (Алексей Захаров) смог привести хозяина в чувства после встречи с Бьянкой лишь крепким пинком.

Актер в лавровом венке выступит в роли Люченцио (Павел Лазарев). Это не романтичный рыцарь, возведший в культ предмет своей любви, а весьма заносчивый и избалованный юнец, настырно добивающийся победы. Женщина с косой (Елена Ряшина) покажет чудо перерождения Катарины. Пожилому актеру в халате и чалме (Михаил Галицкий), воплощению власти, предстоит сыграть Баптисту, обманутого отца. Под маской притворства с кривым носом спрячется ранимый кутюрье (Юрий Дмитриев).

Стилизация театра шекспировских времен, когда платье доставалось актерам «по случаю», отобразилась в костюмах. В них «процитировано», пожалуй, все, что было характерно для моды той эпохи. Здесь и глухие гофрированные воротники, и кружева и декольте, и длинные кафтаны, и рукава-буфы, и предмет гордости богатых горожан — маленькие круглые шапочки, шляпы и тюрбаны. В цветовой гамме костюмов и декораций преобладают красный и черный. Иначе, в горчично-серых тонах, решена лишь линия Лоренцио. В пепельное сначала и в желтое в финале наряжена и златокудрая Бьянка. Прическа Катарины меняется соответственно ее настроению: в первой сцене ее голова напоминает ощетинившегося морского ежа, на свадьбе — рыбий хвост, а в финале это послушно уложенные на затылке и прикрытые чепцом косы.

Катарина с самого начала протестует против того, чтобы ее задвигали на задний план. Причем свою значимость ей приходится отстаивать как словом, так и делом. Гнев на несправедливое положение «старой девы» Кэт вымещает на всеобщей любимице Бьянке, привязав ту к столбу и расстреляв… из водяного пистолета. В ответ на заступничество Баптисты Катарина выдает тираду, которая заканчивается надеванием на шею петли, при этом отец едва сдерживается, чтобы не дернуть за свободный конец веревки, перекинутой через перекладину.

Первая встреча с героиней не обещает Петруччо ничего хорошего. Кэт умудряется парировать каждый его выпад. Но здесь хозяину немало помогают слуги. Стихийное буйство строптивой невесты они усмиряют, подняв грубиянку на вытянутых руках и вынуждая ее спорить с женихом в столь неудобном положении. Петруччо же не гнушается «ударами ниже пояса», шутками, присущими фарсу. Запредельным «хамством» становится поцелуй, от которого несчастная лишается чувств. Сознание возвращается к ней уже после того, как ее рука в знак согласия на брак вложена в руку Петруччо. Изморив всех ожиданием, жених является на венчание развязным гопником в спортивном костюме Adidas, майке и с цепью невероятных размеров на шее. Каждое замечание невесты вызывает взрыв хохота его «банды».

На чужом поле, в доме Петруччо, Катарина и вовсе теряется. Подговоренные слуги утрачивают человеческое обличье, надев на головы собачьи морды. Все свои «придирки» к постели и еде, как и скандал с портным, муж объясняет исключительным вниманием к Катарине. Лишь на мгновение, кажется, он снисходит до жалости к ней, предложив блюдо «собственного приготовления» — сваренное вкрутую яйцо, которое несчастная проглатывает целиком в страхе, что и этого ее могут лишить.

В сцене путешествия в дом отца протест Катарины уже кажется слабым и осторожным. Супруги садятся верхом на бутафорских лошадей, точнее, актеры надевают их на себя (к крупу лошадок пришиты кукольные ноги). Техникой верховой езды дуэт владеет мастерски, ловко имитируя и ход лошадей, и переступание их с ноги на ногу во время остановки. А в момент, когда разгневанный шутками путников Винченцио откроет стрельбу, обе «лошадки» замечутся, встанут на дыбы, чуть не сбросив седоков.

Апофеозом победы над женской строптивостью станет финальный рэп-монолог Катарины. Мастерство и вдохновение актрисы в этой сцене впечатляют. Обходя зал и адресуя свои слова женской его половине, Елена Ряшина доводит «кардиограмму» зрительских эмоций до максимальной точки. Илья Славутский, которому удается показать, как Петруччо, намеревавшийся лишь «жениться и на том разжиться» (что подтверждается его настойчивым желанием скрепить договор с Баптистой подписями), мало-помалу влюбляется в жену, в этой сцене искренне радуется уже не выигрышу и прибавке к наследству, но славит любовь.

Начатый как фарс, спектакль ни на градус не отходит от курса. Заданные обстоятельства «представления в представлении», преувеличенной театральности дали актерам известную свободу работать гротескно, будучи при этом предельно точными. Режиссер же дрейфует между музыкальными номерами и рядом театрально выразительных мизансцен. Например, во время монолога Гортензио (Илья Петров) о том, что, соединив судьбу с Люченцио, Бьянка разбила его сердце, он делает вид, что вырывает его из груди, и оно пульсирует в его ладони. Комичность молча внимающего этому Гремио (Геннадий Прытков) трудно передать. Вся его меланхоличная поза — опущенные плечи, вытянутая шея, поджатые в коленях ноги, взгляд исподлобья и опущенные уголки губ, — само разочарование и обида. Гортензио в экстазе бросает сердце в сторону Гремио, а тот, поймав невидимый предмет, тут же брезгливо выбрасывает его с нечленораздельным ворчанием-стоном, в котором нетрудно расслышать «нам это не надо!».

19 марта в очередной раз двери малого зала Качаловского театра открылись для пришедших на мероприятие «Диалоги о театре». Это стала уже восьмая встреча с одним из качаловских актеров в рамках проекта, приуроченного к 225-летию театра. На этот раз героем вечера был народный артист России и народный артист Татарстана Вадим Валентинович Кешнер.

Ведущая мероприятия Диляра Хусаинова напомнила пришедшим, что 22 марта артисту исполнится 80 лет.

«Эта встреча особая, потому что в данном случае слово «юбилей» относится не только к нашему театру, но и к юбилею вашего сегодняшнего собеседника».

На что позже актер пошутит: «22-ого я буду сидеть молча, и слушать, какой я хороший!».

Вадим Валентинович провел в Качаловском почти 60 лет, за это время удалось увидеть и пережить многое. Но начал Кешнер свой диалог со зрителем не с театра, а с рассказа о своей семье:

«Я родился... - многозначительно начал он, - 22 марта 1937 года. Однажды, отдыхая в Грузии, я разговаривал со знаменитой писательницей из Шанхая - Натальей Ильиной, она сказала: «Ну и угораздило же Вас родиться в 37-м!», - с улыбкой вспоминает он, продолжая рассказ:

-Папа – начальник аптекоуправления Татарстана, мама – бухгалтер в 13-ой аптеке. У них я родился пятым ребенком. До этого был Леша, до этого были еще трое, но они в младенчестве умирали.

Родился я в интернациональной семье, ибо папа был немец, бабушка – датчанка, а русские корни – бабушка с дедушкой с Тихоновской стороны. Так что такое количество намешанных во мне кровей, наверное, дали какие-то толчки к творческому, как я думаю».

У будущего артиста, как и у многих, кто жил в то время, было нелегкое детство. В1941 году его отца арестовали, признали врагом народа и выслали в Ухту (Ухтпечлаг (Ухти́нско-Печо́рский исправи́тельно-трудово́й ла́герь, УПИТЛа́г) — подразделение, входившее в структуру ГУЛАГа ОГПУ (в дальнейшем ГУЛАГ НКВД СССР) - прим.). Там, в ГУЛАГе, он и погиб в 1943.

- В 37 лет, - уточняет Кешнер возраст отца, когда его не стало. - 21 января. Я всегда сравниваю: в один и тот же день с Лениным (В.И. Ульянов-Ленин скончался 21 января 1924, усадьба Горки, Московская губерния - прим.), который повернул или перевернул историю России, да и не только России. Так вот, один сохраняется натурально - в вечной мерзлоте, трупы не гниют в Ухте. А другой - искусственно поддерживаем в мавзолее.

В 1956 году, по словам Вадима Валентиновича, его отца посмертно реабилитировали.

- И, лишив меня в 4 года отца, государство сделало мне прибавку к пенсии за папу в 92 рубля. Вот так страна оценила человеческую жизнь, - добавил он.

-  Но самое любопытное, что меня все спрашивают: «А ты не озлобился?» - «Нет». – «Почему?» – «Я не знаю». Может , потому, что я воспитывался в стране, где, когда объявили о смерти Сталина, я плакал. И потом, я -христианин, я - верующий. Я прощаю. Поэтому ненависти к власти у меня нет никакой.

После чего Вадим Валентинович рассказал и о том, как в его жизни появился театр.

- Выбора профессии у меня не было никогда, я всегда знал, что буду артистом. Всегда. В 9 лет я прыгал на стуле, изображая Любовь Орлову. Потом у нас начались дворовые спектакли.

Артист рассказал, как в детстве, будучи обладателем очень высокого голоса, он играл Лизу в «Пиковой даме», поставленной его братом Алексеем.

Сам артист начал свои постановки с пушкинской «Барышни-крестьянки», позже был и чеховский «Медведь».

«И вот мы ставили во дворе три спектакля. Собирались люди с Первой Малой, со Второй Малой улиц. Сначала мы брали по 50 копеек за билеты, покупали потом мороженое. И чем больше мы играли эти спектакли, тем хуже. Потому что запал проходил, а мастерства-то никакого нет. Поэтому все было просто».

Достигнув совершеннолетия, Кешнер отправился поступать в Ленинград с намерением поступить в театральный институт. Пройдя все три тура и оказавшись в числе 28 счастливчиков из пытавшихся поступить 1,5 тысячи абитуриентов, актер так и не смог учиться в этом институте. Оказалось, что Москва тогда утвердила только 25 мест. Через несколько месяцев режиссер Л.Ф. Макарьев, который как раз набирал курс, предложил ему учиться в его студии при ТЮЗе. Но амбиции Вадима Валентиновича не позволили ему согласиться.

На следующий год история повторилась в Москве, где Кешнер, так же пройдя все три отборочных тура, все равно не прошел по спискам. И тогда он принял решение, что стоит покончить с актерством, и поступить в Казанский университет на историко-филогический факультет. Однако будущему артисту не суждено было его закончить. Узнав, что в студию при театре Качалова набирают людей, он решился еще раз попытать судьбу. И снова преодолев три тура, Кешнер, наконец, стал обучаться актерскому мастерству у настоящих корифеев.

- Три года мы учились в студии. Я был старостой курса. Учились мы хорошо. Самое главное - мы учились у корифеев (Гусев Александр Дементьевич, Ланской Виталий Викторович, Ерохина Галина Георгиевна и многие другие), - перечисляет артист. - Мы застали тот театр Качалова, который гремел по всей стране. Три года мы учились, глядя на них из-за кулис или из зала, мы наблюдали, как они репетировали, как работали на сцене. Жилина и Якушенко всегда приходили на первые репетиции с полным знанием текста. Мы теперь его иногда не знаем даже к концу репетиционного периода, а они знали. И дальше они начинали друг с другом «шаманить» - другого слова нет, пристраиваться друг к другу...

Рассказал он и про несколько огрехов из своей практики - о двух «по-разному замечательных суфлершах». Одна из которых всегда подсказывала текст наперед, а вторая очень любила слушать и бывало удивлялась, что нужно напомнить актеру слова, если он вдруг их забыл.

Случались и более серьезные истории. Взять хотя бы историю, связанную с ролью Кешнера в спектакле «Обычная история», когда режиссер напрочь не хотел с ним репетировать, и, в конце концов, вообще отказался от постановки.

Все эти случаи из жизни артист рассказывал искренне и душевно, со всеми подробностями, и даже как будто играя - его мимика находилась в постоянном движении, но выглядело это вполне естественно. Его рассказы были, пожалуй, сравнимы с прочтением книги - в голове то и дело выстраивались образы и складывались в картинки.

В довершение встречи Вадим Валентинович признался, что, когда раньше ему задавали вопрос: «А не жалеете, что тогда в Ленинграде не получилось?»,  он отвечал: «Не знаю». Теперь же он твердо уверен: «Нет! Ведь тогда я бы не встретил мою жену Таню. У нас не родился бы сын».

И, конечно, он бы не работал с Юноной Каревой, с которой они вместе учили 9 выпусков актеров. О ней артист говорит, как прежде всего потрясающем преподавателе. Именно Юнона Ильинична уговорила Кешнера набрать 10 курс учеников, когда он уже решил, что слишком устал. Артист благодарен своей коллеге за это, ведь бросив учить, он бы перестал жить...

Старейший актер БДТ им. В.И. Качалова Вадим Кешнер на днях отмечает юбилей. В преддверии дня рождения артист встретился с корреспондентом «Реального времени» и рассказал об отношении к современному театру, о том, как ему, сыну «врага народа», пришлось пробиваться в жизни, о предке-датчанине, который выкупил из крепостной неволи будущего великого скульптора Опекушина.

«Поздравьте, я артист!»

— Вадим Валентинович, вернемся на шестьдесят лет назад. Вспомните свой приход на работу в Качаловский театр. О чем мечталось, какие планы вы строили?

— У меня проблемы при выборе профессии никогда не было. И после того, как я не поступил в ленинградский театральный институт, мечта не исчезла. В Ленинграде поначалу на поступало полторы тысячи человек. До третьего тура дошли меньше ста. Я прошел все туры, сдал общеобразовательные предметы, но за день до первого сентября не нашел свою фамилию в списках. Москва утвердила курс из 25 человек, и нас, трех иногородних, вычеркнули. Потом была попытка поступить в Москве, тоже прошел три тура и тоже не поступил. И вдруг — объявление о наборе в студию при Качаловском театре. А я в это время уже учился в КГУ. Пока шли экзамены в студию, я дома ничего не говорил, и только увидев свою фамилию в списках, пришел и сказал: «Поздравьте меня, я артист». То есть такая была потребность самовыражения, что этот путь был естественным для меня. Я пришел в театр из-за двух ролей — это Арбенин в «Маскараде» и Ричард Третий. Но так и не сыграл ни одну из них.

— Кроме них, ролей у вас немало…

— Судьба мне подарила такие роли, которые, живи я в Ленинграде или Москве, никогда бы не получил. Это Пушкин, Адуев в «Обыкновенной истории», молодой Шекспир в «Быть или не быть», профессор Преображенский в «Собачьем сердце», Чайковский в «Жизни для вечности». А характерные роли? Баба-яга, например, или Илларион в «Я, бабушка, Илико и Илларион» по роману Нодара Думбадзе? Радость моя была в том, что мне давали разноплановые роли: и героев, и гротесковые.

«Прадед выкупил Опекушина за 500 рублей»

— У вас была совершенно нетеатральная семья. Откуда у ребенка такая тяга к театру?

— Детство мое прошло в войну, что я мог в войну видеть? Послевоенное время жутчайшее — голод, холод. Через все это я прошел. Но в девять лет я уже изображал Любовь Орлову на пушке из фильма «Цирк». Потом навались дворовые спектакли. Все это подготавливало меня к приходу в настоящий театр. Когда я не поступил в институт в Ленинграде и пошел учиться в университет, у меня была такая неизбывная тоска…

— У вас очень хорошая семья, то есть традиции семьи, в которой вы выросли, вы перенесли в свою собственную. Расскажите немного о предках.

— Я родился в интернациональной семье. Мой дедушка немец, бабушка — датчанка. Это со стороны папы. Родители мамы чистокровные русские. Вероятно, что эта тройная смесь что-то дала. У дедушки Александра Федоровича Кешнера был на нынешней улице Баумана аптекарский магазин, дом этот сохранился. Уже в 1904 году мы дали первый заменитель крови. Дед был почетным гражданином Казани. Бабушка Луиза-Каролина-Вильгельмина-Тереза Иенсен, позже Иенсен-Кешнер, она одно время пела в Ла Скала. Мой прадед, Давид Иенсен, приехал в Россию в 1841 году, он прибыл в Санкт-Петербург для исполнения декоративных и скульптурных работ во дворцах великой княгини Марии Николаевны. Его авторству принадлежат два фонтана в Петергофе, он автор множества статуй, например, скульптур великих художников в Новом Эрмитаже. У него в подмастерьях был крепостной мальчик, он выкупил его за 500 рублей. Это был будущий скульптор Опекушин. Памятник Пушкину, который стоит на Тверском бульваре в Москве, отливался на фабрике моего прадеда. Папа был начальником аптекоуправления. Мама всю жизнь проработала бухгалтером в аптеке № 13. Родители мамы были купцами, у них была лавка на нынешней улице Парижской Коммуны. В этой лавке можно было купить семь сортов воблы, прозрачной на солнце! Кстати, вобла — моя любимая еда.

— Насколько я знаю, у вас была чудесная мама…

— Мама прошла через мою жизнь невероятной радостью и любовью. Она уходила восемь месяцев, и я сделал все возможное и невозможное. Бывает, что человек уходит, и близкие упрекают себя, что что-то не сделали. Мне себя упрекнуть не в чем. Я достал вакцину, которую достать было невозможно, и мама ушла без боли. У меня был брат, Алексей, пианист, певец, замечательный человек, он погиб. Мне в жизни пришлось перенести многое. Мы были детьми «врага народа», отца репрессировали, взяли 23 октября 1941 года прямо на улице, в 1943-м его не стало. В 1956 году его реабилитировали. Мне было шесть лет, когда он погиб. Когда мне исполнилось 60 лет, мне к пенсии прибавили 92 рубля как сыну репрессированного. Так оценили жизнь моего отца. Всего, что я имею в жизни, добился только сам, никогда не было ни протекций, ни блата.

«Наша профессия или ужасная, или чудо»

— Сейчас жизнь из чего состоит?

— Идет каждодневная борьба с болячками… Но если серьезно, в моей жизни есть театральное училище, где было уже десять выпусков студентов. Сейчас у меня первый курс одиннадцатого набора. Пять лет я преподаю в студии Константина Хабенского, это бесплатная студия, и педагоги работают практически без оплаты. Сейчас я веду в студии художественное слово и приучаю ребят к настоящей поэзии.

— Дети из этой студии идут потом в актеры?

— Да, некоторые становятся.

— Что в современном российском театре вам нравится и что нет?

— Я не люблю заумничание, не люблю, когда переделывают с ног на голову, оправдывая это тем, что «так никто не ставил». Я за новые формы, но за театр реалистический. Я верю не в кондовый Малый театр, ведь все движется, стилистика меняется. Я не очень верю в развлекательный театр, хотя есть талантливо поставленные развлекательные спектакли. А нравится мне хорошая режиссура, без режиссуры ничего нет. И хорошие артисты нравятся. Потому что наша профессия или самая ужасная, мерзкая, или чудо. Когда смотришь на выдающихся актеров, то понимаешь, что ради этого стоит жить.

— У вас есть кумиры среди актеров?

— Есть. Это Олег Янковский, Абдулов, Чурикова, Леонов. Это люди, которые берут глубиной. А самые мои любимые актрисы — это Одри Хепберн и Вивьен Ли. Рождает же природа такие личности!

— Вы продолжаете делать чтецкие программы?

— Иногда читаю. Редко, правда.

— Нет желания повторить успех спектакля по письмам Чайковского и Надежды фон Мекк «Жизнь для вечности»?

— Это нереально. Хотя меня можно разбудить ночью, и я наизусть прочту все двадцать писем Чайковского. Самый мой любимый спектакль сейчас — это «Всего 13 месяцев» о Пушкине. Я на всех встречах со зрителями читаю фрагменты из него. И люди говорят: «Ой, а можно его восстановить?». Пушкину там 24 года… Хотя по внутреннему ощущению, по глубине, я бы сейчас эту роль сделал интереснее.

— Если уж мы заговорили о возрасте, на сколько лет вы себя ощущаете?

— По-разному. Мгновенья — немолодым человеком. Бывают спады. Но вокруг меня молодежь, и я должен ей соответствовать. И это дает мне силы сопротивляться и двигаться дальше. А потом — как Бог даст.

— В театре хотелось бы что-то еще сыграть?

— Нужен материал и режиссер, который хотел бы его сделать. Пустячки не хотелось бы играть. Я бесконечно благодарен театру Качалова, где я уже проработал без одного года шестьдесят лет. Благодарен всем режиссерам, всем своим партнерам, потому что это целая жизнь. И зрителям благодарен за их внимание и доброту.

— Чтобы вы пожелали самому себе в день юбилея?

— Еще немного пожить. Отдать тепло людям, отдать знания студентам. Благодарю Бога, что он привел меня к этой цифре.

В конце января 2017 года в гостях у «Казанских историй» побывал Илья Славутский, народный артист Республики Татарстан, ведущий актер Казанского академического русского большого драматического театра имени В.И. Качалова. Предлагаем вашему вниманию вторую часть нашего разговора.

В предыдущей части интервью речь шла о режиссерской работе Ильи Славутского, конкретно – о постановке спектакля «Женитьба», премьера которого состоялась в декабре 2016 года. В ходе диалога мы затронули технологическую сторону театрального процесса: выбор пьесы, создание образов героев, музыка, костюмы, декорации… Сегодня Илья расскажет о своем детстве, о семье. Он ответил на наши вопросы о его творчестве, о театре в узком и широком смысле этого понятия, о других своих талантах.

Актер, сын актрисы и режиссера

– Мой первый вопрос совпал с впечатлениями от недавнего выпуска передачи «Прямой эфир», где рассказывалось о трагических судьбах детей артистов, в основном, актрис. Не мне вам рассказывать, что такое мама-актриса, а у вас еще и папа – руководитель театра. Но, судя по всему, с вами ничего плохого не случилось. Более того, вы стали актером, что не всегда бывает.

Когда имеешь дело с артистическими отпрысками, всегда возникает один вопрос, на который отвечают по-разному. Интересно, как ответите вы. Фамилия СЛАВУТСКИЙ: вам это во благо, или, наоборот, обременение?

– В этом есть и огромное благо и счастье, и определенные трудности: это утроенная, удесятеренная ответственность. Поскольку ты уже не являешься отдельной единицей, ты являешься частью семьи, частью фамилии. Конечно, многое зависит от родителей.

Мои родители не ослеплены родительской любовью, они ко мне всегда крайне строги и принципиальны и в жизни, и в профессии. Каких-то поблажек мне не делали. Они и сами очень ответственно относятся к своей профессии, можно сказать, фанатичны в ней. Сказать, что меня часто хвалили, я не могу. Со мной никогда не сюсюкали, всегда общались достаточно серьезно.

Но ни в коем случае не подумайте, что меня не любили или недолюбили. Конечно, больно и обидно, когда другим говорят «молодец», а тебе – «нормально». Но одновременно я понимаю, что это и есть благо, потому что добиться результата можно только строгостью, особенно в нашей профессии.

Правда, в связи с этим, их одобрение становится и более ценным, более весомым. Например, сколько замечательных слов было сказано Александром Яковлевичем про «Женитьбу»… А от него не дождешься похвалы просто так. Это дорогого стоило. На нашем последнем собрании он назвал этот спектакль главным событием сезона.

– А как ваша мама справлялась с домашним хозяйством? Все-таки она актриса, занятый человек. Были бабушки, няни?

– Мне кажется, что это какой-то миф – об артистах, артистках, которые на кухню не заходят. Моя мама – абсолютно нормальная мама, как и моя жена-актриса – нормальная жена. Это нормальные женщины, которые готовят и убирают, которые занимаются детьми. Конечно, я раньше, чем все остальные дети, начал оставаться дома один.

– «Ребенок с ключом» про таких детей говорят.

– Или «закулисный ребенок». Из школы я шел не домой, как правило, а в театр, где меня ждал термос с супом. Мама – на сцене, со мной часто делали уроки другие артисты (смеется).
Наверное, если разбирать с точки зрения психологии, углубиться, то в этом можно найти истоки моей самостоятельности, умения создавать собственный мир, что и выразилось потом в режиссуре и фотографии. Я сам находил себе какие-то занятия: любил играть в солдатиков. Лепил из пластилина какие-то бесчисленные армии маленьких солдат, ставил целые сражения – это, в сущности, были декорации, это был мой театр. Уже тогда. Я занимался керамикой, рисовал… Многое из того, чем я тогда занимался, воплощается сейчас в театре.

– Каковы ваши отношения с коллегами? Сказываются ли ваши родственные узы на взаимоотношениях с ними?

– Мне трудно сказать. Наверное, есть зависть, ревность, но у людей  более далеких. Те, кто учились со мной, работают в театре, которые видят меня в жизни и в профессии каждый день, прекрасно понимают, что никаких поблажек для меня нет. Они это знают и с уважением, как мне кажется, ко мне относятся.

– Ваши взаимоотношения с отцом – большей частью публичные?

– Они, к сожалению, даже слишком часто публичные, иногда хочется больше разговаривать не с директором, а с родным человеком. Александр Яковлевич всю жизнь был руководителем, и всегда занят, увы… Такова жизнь. Но это счастливая жизнь, счастливая судьба, счастливая семья.

– Я читала, что Александр Яковлевич считает, что  главный режиссер должен быть особенно талантлив.

–  Главный режиссер – это особая профессия, если хотите. Одно дело – быть режиссером и ставить хорошие спектакли, а другое – понимать, что такое руководство театром, работа с кадрами, знать, как растить людей, выстраивать репертуарную политику, как управлять всем этим сложным процессом.  И мне кажется, что это самое сложное и самое интересное, что может быть в театре. Я, справедливости ради, должен сказать, что не хотел быть актером, всегда хотел быть режиссером.

– Мой следующий вопрос как раз об этом – о двух профессиях, которые вы знаете. Какова, на ваш взгляд, их специфика и чем привлекательна для вас режиссура?

– Актер – это часть целого, режиссер – это целое. В этом принципиальная разница. Если артист, какой бы он ни был прекрасный, – это лишь часть замысла, то режиссер владеет этим замыслом.

– А как получилось так, что режиссура у вас вторична, если вы не хотели быть актером?

– Поскольку я был очень молодым для режиссуры, я пошел учиться на актерское отделение, чтобы в дальнейшем стать режиссером. Когда пришел возраст и опыт, не только театральный, но и жизненный, что тоже важно, я поступил на режиссерский факультет. Мое стремление всегда было ставить спектакли.

– Это ваши личные устремления, как человека, как личности, или вы следовали примеру отца?

– На меня никто никогда не давил. Я гораздо больше удовольствия получаю от идеи, от замысла. Так скульптор лепит глину: артист – это глина, а режиссер – скульптор. Когда театр зарождался и начинал существование, как предтеча режиссуры в труппе всегда был главный артист, лидер, но не было еще самого названия – режиссер.

«До нас было много великого и интересного»

– Следующие вопросы касаются прошлого – прошлого театра вообще. Во-первых, как относитесь вы, как молодой человек, к предыдущему опыту? Предыдущий опыт – это опыт Качаловского театра, опыт театра Станиславского в целом, театра переживания, который сегодня слегка уступил свои позиции другому театру – представлений. Мне очень интересно, является ли опыт прошлого базисом для вас или вы склонны начинать с себя, со своего личного опыта, с того, что есть в сегодняшнем театре?

– Хороший вопрос вы задаете, правильный, важный. Ни один художник не существует отдельно, вне контекста прошлых поколений и прошлого опыта. Было бы смешно это утверждать. В этом есть большая наивность и самонадеянность многих современных творческих людей, которые считают, что до них ничего не было.

Отрицать опыт принципиально неправильно. Например, режиссер что-нибудь поставит и говорит: «Вот, открытие!». А это открытие уже Брехт сделал сто лет назад, а это – двести лет назад, а это тысячу лет существует!  Всегда странно и неприятно это слышать, хочется сказать: «Молодой человек! То, что ты называешь открытием, существует в истории театра уже сто лет».

Я не отношу себя к таким людям. Я с уважением отношусь ко всему, что было до нас, потому что до нас было много великого и интересного, совершены открытия и Станиславским, и Брехтом, и Вахтанговым, и Мейерхольдом, и Таировым. Все это обязательно существует в нашей театральной генетике, отрицать этот опыт бессмысленно, глупо и неправильно.

– Я хочу уточнить свой вопрос. Да, иногда человек не знает, а скорее всего – не хочет  знать опыт прошлого. Это субъективное начало. Но есть и объективные вещи – театр изменился потому, что время другое, поменялись зрители…

– Конечно, театральная эстетика постоянно меняется. Мода меняется, одежда меняется, и достаточно быстро… Театр так же меняется. Например, недавно театр казался более психологичным, сейчас есть какое-то увлечение формой, но это совсем не значит, что через пять или десять лет я же, например, не захочу поставить какой-то более психологический спектакль, или еще через пять – более формальный. Эти изменения естественны, ведь даже природа меняется – то зима, то весна.

Есть самое главное, что в театре должно сохраняться, и оно всегда сохраняется – понятие живого театра, живого взаимодействия, когда артист по-настоящему существует на сцене, живет. А чем лучше артист, тем разнообразнее может быть форма спектакля. Это может быть очень формальный спектакль или классический, простой, где разговаривают человек с человеком. Самое главное – это должно попадать в сердце.

Если это живое – какая бы форма ни была – это будет вас трогать в зале. Может, это будут какие-то фантастические костюмы или аскетичное что-то, или игра в классическое пространство, или в площадной театр. Главное, чтобы это было о человеке, про человека, для человека. Существование актера должно быть подлинным и глубоким.

С чем выходишь на сцену

– То есть для вас все-таки первично, что вы несете в зал, а не как вы это делаете?

– Без содержания не может быть формы, а без формы не существует содержания. Эти два компонента, что и как, обязательны, но, конечно, главный посыл – это что.

– Есть момент, который мы не можем не иметь в виду: сегодня в театр пришел зритель, которому, в принципе, театр не нужен, чтобы что-то узнать, услышать, понять. Ему нужен театр для того, чтобы расслабиться. По-моему, такого зрителя называют «человек с попкорном».

– Развлекательная функция театра существует и существовала всегда, как бы то ни было, театр все равно есть развлечение.

– Это вы правильно заметили. Но ведь когда-то языком театра говорилось о том, о чем еще не писали в газетах.

– Это другой вопрос. Как насытить и чем наполнить развлечение – это обязанность художника. Одно дело, если я развлекаю вас Шекспиром, но вы в слезах в конце, или пьесой Горького «Васса Железнова», или «Дон Кихотом» Сервантеса – да, развлекаем. Но это серьезнейшие мысли, серьезный материал.

Это вопрос ответственности художника – кем ты становишься: либо ты деньги делаешь, либо ты серьезные вопросы поднимаешь. Мне кажется, это важно в искусстве. Пусть я буду консервативен в этом плане, а сегодня и нужен такой здравый консерватизм.

Сейчас слишком мало источников, которые могут подарить разумное, доброе, вечное. Театр – в сущности, единственный источник в мире, который дарит все это. Где еще человек может услышать Мольера, Шекспира, Чехова?

Я считаю, что базисом любого спектакля, раз мы говорим о театре, должна быть хорошая литература, драматургия. Конечно, театр – это зрелище, развлечение, но здесь такое – «развлекая, поучай». Момент сопереживания человека в зале – это все равно радость. Артистам всегда говорят, и это правильно: «Даже если вы играете трагедию, вам должно быть весело и радостно». Это же удовольствие. И то, что зритель рыдает в зале, – это же его удовольствие на самом деле.

Зачем зритель в театр ходит? Сопереживать. Поверить. Увлечься. Обмануться. Поэтому театр никогда не умрет, он выражает самую главную человеческую потребность – диалога человека с человеком. А сейчас в мире это вообще острая потребность. Телевидение – какой-то страшный монстр, который льет на нас из шестидесяти каналов помои. Я человек стойкий, волевой, но я сломался, я не могу это смотреть. Я прихожу домой и делаю отчаянную попытку посмотреть что-то – просто не могу. Остается только дождаться ночи и увидеть какой-то хороший фильм, который запрятан, чтобы его, не дай Бог, никто не увидел.

– У вас есть артистический опыт общения с залом. А  вы предугадываете реакцию зрителей, когда ставите спектакль как режиссер? Вы играете с ним в поддавки или решаете какие-то свои задачи, втягивая в это зрителей?  

– Общение со зрителем, безусловно, не монолог, а диалог. В любом случае. И каждый вечер они другие. И увлечь их, и повести за собой, и заставить сыграть с собой в игру – это моя задача. В этом, собственно, и состоит профессия. Я же не делаю это для себя, я делаю это для них. Им должно быть интересно, весело или больно, в зависимости от того, что мы делаем. Это неправда, когда говорят: «Нет, мне не нужен зритель».

Это абсолютно трезвый расчет. Я знаю: здесь они будут плакать, здесь они посмеются, и я их приведу к тому, что они будут плакать в конце спектакля. Это не может быть случайностью. В саму идею я вкладываю, что именно я хочу от зрителя.

Вот придут они сегодня в зал. Прочитают: «Комедия «Женитьба». Подумают: «Наверное, что-то смешное!». А мы им раз! – и не смешно. Принципиально не будет смешно. Моей целью не стояло делать «ха-ха» в «Женитьбе», например. Смешное здесь само собой, но наш основной стержень – заставить их понять, зачем они, кто они, для чего живут?

– Насколько мне известно, бывает такое, когда зал абсолютно холодный, не воспринимает спектакль. Причины  могут  быть разные. Вас не ломает такая ситуация?

– Бывает зал горячее или холоднее на одном и том же спектакле. Иногда бывает зал, который смеется в ответ на каждую реплику даже больше, чем ты делаешь, они сами за тебя все делают. А иногда бывают очень сдержанные... Но ничего не сделаешь, значит, ты все равно ищешь к ним ключ весь спектакль. Я могу сказать, что ни разу не проиграл зрителям. Если ты артист, то это твое дело. Ты вышел на сцену. Будь добр! Не поняли, недочувствовали что-то! Найди, достучись!

– У Райкина есть такая хорошая песенка – «Добрый зритель в девятом ряду». Можете создать обобщенный портрет зрителя, для которого вам более всего хочется  работать, вашего единомышленника?

– Справедливости ради, надо сказать, что у нас и есть такой зритель, какого хотелось бы видеть. Мы счастливые люди: наш зритель такой, как надо: эмоциональный, умный и образованный.

Я вообще не верю, что зритель какой-то разный, это неправда. Зритель всегда хороший. Подлежит обсуждению не зритель, а ты.

Зритель везде одинаковый, с поправкой на разные национальности, разный темперамент, но все равно люди везде люди. Когда какие-то режиссеры говорят: «Нет, это зритель плохой», таких режиссеров, я считаю, надо брать – и в печку. Если ты не смог создать такую картину, на которую зритель хочет смотреть, ну, какой же ты художник? «Я вышел – всё, аплодируйте!». Нет! Будь добр, сделай так, чтобы тебе аплодировали. Для меня это аксиома.

– Важно ли вам почувствовать, что зритель вас понял?

– Да, конечно. Это самое главное. Хочется, чтобы он понимал не только что он посмотрел, но и для чего. Иногда наши зрители пишут такие отзывы, думая, что описывают впечатления, даже не полагая, что они создают, в сущности говоря, театроведческую статью. Порой зритель, который в жизни своей является человеком совсем другой профессии, делает разбор спектакля лучше, чем многие профессиональные журналисты.

– Расскажите о вашем отношении к оценке вашего труда. Существуют артисты и режиссеры, которые говорят, что им это неважно. Сегодня вообще правило хорошего тона – говорить: «Я не читаю, я не слушаю».

– Это лукавство. Каждому артисту, художнику, режиссеру важен любой отзыв, любое впечатление, ради этого, собственно, всё и делается. Если кто-то говорит, что ему это не важно, он врет. «Я делаю для себя» или «для двух зрителей» – так говорят люди либо больные, либо большие лжецы. Любой состоявшийся режиссер читает все отзывы зрителей, ему интересно. Чем лучше режиссер, чем он талантливее, тем больше он человек чувствующий, человек страдающий.

Здесь необходимо придерживаться разумной меры, потому что никакое мнение в конечном итоге не является руководством к действию. Допустим, этому человеку понравилось – тому не понравилось. Ну и что? В конце концов, оценка любого профессионального театроведа – субъективная точка зрения. Вот пришли на спектакль два равно замечательных специалиста по театроведению. Один сказал: «Гениально!». Другой сказал: «Отстой». Так что мне – застрелиться дальше? На следующий день пришли в другом настроении, и первый сказал: «Нет, я передумал. Отстой». Другой: «Нет, гениально».

Возвращаясь к пушкинской формуле:  «Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд.». Я сам прекрасно знаю, чего я хотел от зрителя, чего я хотел от артиста. Если я знаю, что где-то есть проблема, так она там и будет. А когда я знаю, что всё хорошо, то так оно и есть.

– А что больше всего ранит из сказанного рецензентами? Сегодня это в основном журналисты.

– Скажем так: чего не должно быть в профессии журналиста. Я думаю, меня грамотные и профессиональные журналисты поддержат. В этой профессии не должно быть злобы, ангажированности, оскорблений, безапелляционности, не должны нарушаться этические нормы.

Человек должен заниматься своей профессией. Я артист – я играю. А журналист должен нести добро в мир, сообщать  информацию, делиться впечатлением. И во всем всегда должна присутствовать профессиональная и человеческая этика.

Жизнь кроме театра

– У меня остался последний блок вопросов. Нас интересует всё, что вы умеете, кроме того, что делаете в театре?

–  Я занимался лепкой, керамикой, скульптурой,  умею работать на гончарном круге: делать кувшины, свистульки, разные предметы. К сожалению, на это нет времени, но я очень хочу вернуться к этому ремеслу. Играю на гитаре, на губной гармошке. Я не профессионал, конечно, но люблю. Недавно сделал себе подарок – купил электрогитару, музицирую.   У нас есть музыкальная программа, называется ретро-концерт «Когда зажгутся фонари». Это золотое собрание известных песен любимых авторов: Изабеллы Юрьевой, Петра Лещенко, Вадима Козина… Родилась наша программа, когда мы были на фестивале в Марселе. Там есть такой обычай: русские артисты должны спеть после спектакля. Мы пели наши любимые песни, и за много лет это превратилось в полноценную программу.

Эта музыкальная программа войдет в репертуар Малой сцены, в ближайшие месяцы будет премьерный концерт-вечер. Зритель придет, а мы будем петь, будет играть живой оркестр. Это будет очень красиво.

– Стихи не пишете?

– Стихи я не пишу и никогда не писал. Я очень хорошо пишу юмористические вещи, есть такой жанр – капустник. Пишем разные смешные песенки, эпиграммы, делаем это в разных жанрах, определяем, например, что в этот раз будет в стиле Пушкина или басен Крылова.

– Значит, капустники еще живут в театре…

– Конечно. Мы к этому жанру бережно относимся и стараемся поддерживать, уделяем много времени. У нас праздники проходят всегда очень весело.

– Вы ведь еще преподаете?

– Формально я не преподаю, но любой хороший театр, как наш, предполагает наставничество, и это работа на каждый день. У меня нет должности педагога, но молодым артистам необходимо помогать, объяснять, учить – по сути, это и есть педагогика. Я не исключаю возможности полноценного преподавания, если у кого-то возникнет желание меня пригласить. Я отношусь к педагогике с интересом. Это очень ответственная и трудная вещь.

– А что же вы не скажете о самом главном вашем умении?

– А что я еще умею делать?

– А как же фотография?

– Ах, да. Это моя большая любовь.

– Вы сказали, что на гончарное дело у вас нет времени, а на фотографию есть?

– Фотография – это моя искренняя любовь. Она есть одно из воплощений режиссерской работы, потому что тот жанр, в котором я работаю (постановочная фотография) – это тоже режиссура. В сущности, это такой фототеатр. Многие фантазии, наверное, зарождались и продолжат зарождаться там.

– А как у вас родилась серия «Мастер и Маргарита»? Я нашла ее в Интернете. И кого вы снимали?

– Своих коллег. Как родилась? Я очень люблю это произведение.

– Вам заказали эту съемку?

– Нет, это было мое желание. Я делал это для себя, чтобы устроить выставку. Мы сделали проект абсолютно некоммерческим. Участвовали мои коллеги: Илья Петров, Елена Ряшина, Марат Голубев, Надежда Ешкилева и другие. Это один из моих любимых проектов. Его можно увидеть на моем персональном сайте www.slavutski.ru.

–  Актеры в  костюмах. Пришлось раскошелиться?

– Фотография – вообще дорогое удовольствие. Но я могу  снимать и когда ничего нет. Можно создать красоту практически из ничего. У тебя есть стульчик, стеночка, есть прекрасное лицо актрисы – из этого создается чудо. Это непростой кропотливый процесс размышлений, поиска, эксперимента.  Это труднейшая работа. Человек в секунду должен сыграть весь сюжет полностью. Найти тот самый миг, который станет правдой, трудно.

Актеры готовятся к фотосессии, как к полноценному спектаклю. Читают, фантазируют. Фотография – жанр, который, в отличие от театра, остается во времени. Театр – вещь очень эфемерная, он не фиксируем ничем. Кстати, ничем, кроме фотографии! Даже видео не дает полного представления о спектакле. А хорошая фотография дает.

– Пресс-служба театра прислала в редакцию снимки с последних спектаклей вашего театра. Очень хорошая съемка. Особенно понравился фоторяд по «Дон Жуану». Кто автор?

–Спасибо, для театра это комплимент. Мы фактически собрали свою команду фотографов, которые работают вместе с нами. Недавно мы выпустили буклет театра с новыми хорошими фотографиями. И этот буклет радует не только зрителей, но и артистов,  потому что, увы, от нас не остается ничего, кроме старых фотографий.

– Спасибо вам за неспешную беседу, за уделенное время. Мы исчерпали свои вопросы.

– Приходите еще, будем неспешно беседовать!

«Надо знать, за что голосуешь»

— Вы еще и депутат Госсовета, чего касается ваша общественная деятельность?

— Мы в комитете по образованию, культуре и языкам активно занимались законом о театре. Провожу встречи с избирателями в приемной Дмитрия Медведева, в Кировском районе. Люди приходят разные, бывают адекватные, бывают не очень. Последние несколько раз мне моим избирателям удалось помочь. Пришла женщина, не могла устроить в больницу старика-отца, ее пинали. Я дозвонился, приняли в больницу ее отца. Она теперь звонит, благодарит. Другая женщина обратилась с просьбой помочь получить паспорт, она из Средней Азии, но давно здесь живет. Тоже помог. Всем заниматься приходиться. Есть музыкальная школа, где учатся дети с физическим проблемами, это замечательные дети, они прекрасно играют и поют, мы им помогли купить портфели, нотные тетради, книги. Мы с театром можем кое в чем помочь. Приходится заниматься всем, чем занимаются депутаты, это не такая легкая вещь. Принимать законы, голосовать — это трудно. Надо же понимать, за что ты поднимаешь руку.

— «Реконструкция театра обошлась более чем в миллиард рублей, у вас три сцены, будут ли на них новые проекты?», — спрашивает читатель.

— У нас две сцены, третья сцена — это репетиционный зал. На нем теоретически можно попробовать что-то сделать, но мы пока только репетируем. Что касается проектов, у нас только что прошел поэтический вечер «Зимний трамвай». Это делала наша молодежь совместно с журналом «Идель». Наши актеры читали стихи казанских поэтов. У нас были бродилки-экскурсии для зрителей — знакомство с нашим театром. Периодически у нас проходят встречи со зрителями. Публика на этих встречах иметь возможность задавать вопросы актерам. У нас был вечер молодого композитора Эльмира Низамова.

— Из молодого поколения Низамов сейчас — первый.

— У нас сейчас работает его ученица.

«Антреприза — это бизнес»

— Опять вопрос фишек: «В прошлом и в этом сезоне был у вас в театре, во всех спектаклях у вас поют и танцуют. И что, ваша фишка?»

— Не знаю, фишка или нет. Когда мы выпустили спектакль «Американская шлюха», нас обвиняли в авангардизме. Говорили, что у нас на сцене чуть ли не стриптиз. Потом начали говорить, что мы традиционалисты. Мы ни то, ни другое. Каждый художник должен пить хоть из маленького, но своего стакана. Я считаю, что театр должен быть зрелищным, эмоционально активным. Нет ничего более эмоционального, чем музыка, напрямую обращенная к эмоциям. У нас же не ансамбль песни и танца, у нас же в «Женитьбе Фигаро» русские народные танцы не исполняют. У нас редкий театр, мы многое умеем делать сами. Вот, например, вы же смотрели «Женитьбу», кто написал там песню для спектакля? Сами. У нас музыкальные ребята. Для участия в мюзиклах, например, в Америке специально обучают артистов. Наши ребята просто занимались с нашими хормейстером и хореографом, теперь уже хорошо научились одновременно петь и танцевать. Мы не ставим мюзиклы, мы ставим музыкальные спектакли. «Скрипач на крыше», например, это мировая драматургия, литература — Шолом-Алейхем. Джери Бок написал прекрасную музыку к нему. Это мировая фишка. «Трехгрошовая опера» была написана, музыку к ней писал Курт Вайль, когда мюзиклов еще не было. Они с Брехтом ее назвали «Пьеса с музыкой». Когда я ставил «Роковые яйца», мне в этой небольшой повести не хватало лирической линии. И тогда я договорился с Владимиром Дашкевичем, он написал музыку. Наш фирменный стиль? Может быть. Я люблю, когда поют, что в этом плохого? Сейчас мы репетируем «Бег» Булгакова, репетиции мы начали со сцены тараканьих бегов, это начало второго акта. Я решил, что от стилистики этой сцены зависит стилистика всего спектакля. У нас в спектакле идет очень красивый старинный вальс, и из этого вальса мы сделали такую кабаретную музыку, и сочинили для Артура, там есть такой персонаж, целый номер. Он опять будет музыкальным. Театр — это пространственно-временное моделирование жизни, и музыка в спектакле имеет значение. Главное, чтобы театр не был скучным. Сам такой не люблю, не люблю театр только для критиков. Я люблю театр для людей, так, как назвал Стреллер.

— Драматический вопрос: «Несколько лет назад сгорело общежитие театра, как сложились судьбы его жильцов — ваших актеров?»

— Замечательно сложились! Все получили жилье, никто не остался на улице, спасибо нашему правительству. Никто в палатке не живет, все живут в нормальных квартирах, все купили машины. У нас во дворе театра стоит 45 машин.

— «В Казань часто приезжают антрепризные спектакли, как вы относитесь к антрепризе?» — вот такой вопрос задает наш читатель.

— В силу того, что антреприза помогает актерам достойно существовать, хорошо отношусь. В силу того, что, как правило, это бывает не очень хорошее качество спектаклей, плохо отношусь. Антреприза немного разрушает русский репертуарный театр, у актеров поворачиваются мозги не в ту сторону. Антреприза — это не искусство, это чистый бизнес. Они не могут репетировать долго, им надо заработать быстро деньги, они никогда не повезут трал с декорациями, ходят потом в театрах подбирают банкетки и табуретки. Это все другое. Нет ничего более разумного, чем российский репертуарный театр. Это наше достижение, это надо сохранять, а не разрушать, как мы разрушали государство в годы перестройки. У нас любят сначала поднять на пьедестал, потом сбросить и разбить кувалдой, а потом канонизировать. А потом каяться. Надо все ценить своевременно. Вот, например, разрушили систему гастролей, сейчас гордятся, если на два-три дня едут на гастроли. Какие это гастроли? Мы каждый год, как минимум, гастролирует 20 дней. Сейчас мы поедем на гастроли на 15 дней в Киров, нам нужна подпитка от зрителей другого региона, потому что это другие люди, и мы должны доказывать свою состоятельность.
«К «Углу» отношусь нормально»

— А оправдывает себя практика продажи электронных билетов?

— Оправдывает. Мы десять процентов продаем через электронные кассы, и эта цифра растет. Люди смотрят сайт, покупают билеты. У нас красивый сайт, в одной эстетике с нашими буклетами и афишами. Гордимся.

— Похоже, что народ рвется в артисты. Вопрос такой: «Будут ли еще целевые наборы в ГИТИС»?

— Это очень тяжело. Я выпустил два курса ГИТИСа, они учились прямо в театре, я каждый день отдавал им по три часа. Это трудно. Мои коллеги как-то умеют учить сразу по два-три курса, я так не могу. Я бы сейчас лучше набрал режиссерскую группу, если бы были эти люди, надо хотя бы три-четыре человека. Посмотрим.

— Как вы относитесь к новым театральным течениям в Казани, например, к тому, что делает «Угол»?

— Нормально отношусь. Там спектакль поставил, например, Дмитрий Волкострелов, я пару лет назад на какой-то встрече в Москве спрашивал его о постановке в нашем театре, он сказал, что делает не спектакли, а проекты. Если они находят своего зрителя, замечательно. Мы тоже делаем проекты — встречи со зрителями, поэтические вечера. В апреле в Казани на базе нашей малой сцены будут проходить финальные читки и мастер-классы всероссийского конкурса драматургии «Ремарка», и в реализации этого проекта вместе с нами задействован и «Угол» — это наш общий с «Живым городом» проект. В «Углу» работают нормальные ребята, например, Инна Яркова и Диана Сафарова, хорошо, что работают. Люди собираются, ставят спектакль, приходит публика — что плохого?.. Будет возможность, приду, просмотрю.

— Еще один вопрос от явно желающих работать с вами: «Какими качествами надо обладать, чтобы попасть к вам в труппу?».

— Талантом. А что еще? Талант проявляется по-разному. Бывает через три года, бывает — через десять. У нас в театре нормальная атмосфера, половина труппы — мои ученики, да и за 23 года работы в Качаловском, актеры росли вместе со мной. Планов у нас много — «Бег», которым, очевидно, откроем будущий сезон, на малой сцене репетируют «Дон Кихота», до конца сезона, наверное, покажем ретро-концерт. Едем на фестиваль в Санкт-Петербург. К началу нового сезона откроем музей театра. Главное, чтобы, дорогие зрители, вы к нам приходили.

Ведущая актриса Качаловского театра провела творческий вечер в Казани.

На малой сцене казанского Русского драматического театра им. В. Качалова прошла творческая встреча заслуженной артистки Татарстана, ведущей актрисы театра Елены Ряшиной. «Девочка из хорошей семьи», всю жизнь прожившая в Казани, а ныне – яркая и запоминающаяся артистка, трудолюбивая и упорная актриса в этот вечер делилась с залом своей историей о театре.

«Сегодняшняя встреча очень волнительна для меня, – призналась, представляя артистку залу, завлит Качаловского театра, заслуженный работник культуры Татарстана, Диляра Хусаинова. – Мне не очень просто говорить о вашем собеседнике, этот человек для меня не только коллега и актриса, которой я восхищаюсь, но еще и близкий друг. Ваша собеседница сегодня – замечательная актриса, которая умеет быть убедительной и органичной в самых разных жанрах, умеет к эксцентрике и экспрессии добавить лирическую ноту в роль и не остается незамеченной даже в маленьких эпизодах, точно мыслящая, чувствующая на сцене и безмерно преданная своей профессии».

«Елена Ряшина по-настоящему служит театру, все в ее жизни меряется именно театром, его жизнью, потребностями и радостями, она очень небезразлична к миру и очень неуспокоена по отношению к себе. Мы с Еленой пришли в театр практически в одно время (2001 год – прим. Т.-и.), на моих глазах начинался ее творческий путь на качаловской сцене. Мне все время кажется, что она все время, не останавливаясь, идет по какой-то лестнице, все время поднимается вверх. На этой лестнице нет площадок, на которых можно отдохнуть – она не дает себе такой возможности. Мне кажется, что конца этой лестницы она не видит и не хочет видеть. Люблю ее, восхищаюсь ей», – заключила Диляра Хусаинова.

«После таких слов очень волнительно выходить к вам. Я стояла и думала, что вот-вот заплачу. В жизни такие слова ты мне говоришь редко, – иронично подметила Елена Ряшина, появившись на сцене. – Все слова из головы высыпались. Я даже не могла предположить, насколько волнительно выходить сюда, поражена мужеством своих коллег. Волнительно потому, что каждый раз, играя спектакль, мы защищены: защищены текстом автора, задачей режиссера. Хочется, чтобы диалог состоялся».

«Я считаю себя счастливым человеком: я занимаюсь любимым делом, делом, которым я хотела заниматься всегда», – продекларировала с лету Елена Ряшина. Артистка довольно рано определилась со своей профессией, на тот момент ей было 10 лет. По словам актрисы, родители воспитывали ее так, что она просто не могла не выбрать творческую профессию. Любимая бабушка маленькой Елены играла в струнном оркестре и часто занималась с внучкой.

«Я не ходила в садик, мы оставались с бабушкой, и она учила меня играть на гитаре. Довольно рано меня стали обучать музыке, и мне это очень нравилось, нравилось выступать. С двух лет мои родители стали меня записывать на катушечный магнитофон: я читала стихи, пела. Слушая свои записи, я понимаю, с того времени у меня была потребность что-то сказать миру. Темперамент захлестывал, хотелось рассказать и спеть все, что я знала. Я очень любила кино, особенно музыкальное кино, сидела с красной ручкой и подчеркивала в программе передач, что я буду смотреть. Полюбив кинематограф, я решила, что буду именно киноактрисой. Взрослые умилялись, когда я заявляла, кем хочу стать, но мое желание было твердым и несгибаемым. Я верила в это и не сомневалась в себе», – вспоминает она.

В школьные годы Елена Ряшина увлеклась театром, ставь частой гостьей, а затем и завсегдатой драмкружка, параллельно обучаясь в музыкальной школе. Уже позже в Казанском театральном училище будущая актриса попала в руки талантливых педагогов – Владимиру Бобкову и Татьяны Корнишиной. Работа на курсе шла очень серьезная: постоянные читки, подготовка этюдов, постановок, студенческий ансамбль, частые походы в театр.

«Я помню, Владимир Александрович, человек очень жесткий, не давал нам спуску, всегда кричал на нас своим поставленным и звучным актерским голосом. Совсем нас не щадил, за что все мы на него безумно обижались. Когда я пришла в театр, я поняла, почему все было именно так, – подчеркнула она. – До сих пор ему благодарна за то, что не давал нам спуску, за то, что заставлял нас видеть и слышать на сцене».

Особенно сокровенными воспоминаниями остались для Елены Ряшиной «экскурсии» по театральному закулисью, посещения пробных допремьерных показов в качаловском. По ее словам, работать именно здесь ей хотелось все студенческие годы, а то, что она все же вошла в семью качаловского – дело счастливого случая.

«На то время в театр нужны были молодые актрисы, здесь ставили "Вишневый сад". И это был первый случай, когда Александр Яковлевич (директор и главный режиссер Качаловского театра Александр Славутский – прим. Т.-и.) пришел на дипломный спектакль в театральное училище. Буквально на следующий день у меня было занятие по сценической речи, тогда еще не было сотовых телефонов, и нашего педагога Татьяну Михайловну позвали к телефону на первый этаж. Поговорив по телефону, она вернулась и объявила мне, что завтра в два часа меня ждет Александр Славутский на прослушивание. Мои ноги сами бежали туда. После просмотра меня взяли в театр, уже 16 лет я служу в Качаловском театре», – рассказала Елена Ряшина.

Елена Ряшина сразу же мощно влилась в репертуар театра. Абсолютно все для начинающей актрисы тогда было в новинку, не смотря на ее разностороннее образование и интересы. «Когда я пришла и начала работать в первом спектакле с нуля, наблюдая за другими артистами, я поняла, что я в действительности так мало могу, мне нужно так много над собой работать, – отметила она. – Я стала наблюдать, смотреть на своих коллег. Очень благодарна театру за то, что меня многие здесь поддержали».

Хорошим артистом всегда управляет разум, а не чувства, считает Елена Ряшина: «Артист должен быть дураком в хорошем смысле: он должен быть наивен и эмоционально открыт, но ни в коем случае это не касается ума, разума. Есть какое-то ошибочное мнение, что артист должен быть дураком. Принято у нас учить полагаться только на чувства. На самом же деле артист – это машина, игра – сознательный волевой акт, голова в театре должна очень хорошо работать. Все наши эмоции на сцене должны быть подвластны нашему мозгу».